ГЛАВА 4. ВОЙНА И МИР В РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИХ ОТНОШЕНИЯХ X - НАЧАЛА XIII В.

4.1. РУСЬ В ВИЗАНТИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ: ДОГОВОРЫ РУСИ С ГРЕКАМИ X В.

    Древнейшими документальными памятниками русско-византийских отношений являются договоры Руси с греками 907, 911, 944 и 971 гг. Они сохранены «Повестью временных лет» и известны тем самым только в древнерусской версии: ведь международные договоры, по практике тех лет, заключались как на греческом языке, так и на языках византийских контрагентов. Составлению дипломатических документов всегда предшествовали походы русских князей на Византию — Олега, затем Игоря и, наконец, Святослава. Правовые акты были призваны юридически закрепить результаты кампаний.

    Русско-византийские договоры, будучи древнейшими дипломатическими актами Древней Руси, в этом смысле не являются, конечно, в строгом смысле «византийскими источниками» по истории Руси. Однако детальный текстологический, дипломатический и правовой анализ (Лавровский. 1853; Sorlin. 1961; Ма-lingoudi. 1994; Каштанов. 1996) показал, что тексты дипломатического протокола, актовых и юридических формул, сохраненные в древнерусских версиях трех последних договоров (в 907 г. не было, по всей видимости, выработано реального документа с необходимым набором дипломатических атрибутов, но было заключено лишь общее соглашение), являются либо переводами классических византийских канцелярских стереотипов, известных по сохранившимся греческим подлинным актам, либо парафразой памятников византийского права.

    Все три текстуально известных договора дошли до нас в древнерусской версии, отмеченной некоторыми русизмами, однако все они имеют византийские дипломатические прототипы. Сохранившиеся тексты являются переводами, сделанными с аутентичных (т.е. обладавших силой оригинала) копий актов из специальных копийных книг.

    Договоры с Византией следует считать древнейшими письменными источниками русской государственности. Вместе с тем, будучи международными договорными актами, они зафиксировали нормы международного права, а также правовые нормы договаривающихся сторон, что означает вовлечение каждой из них в орбиту другой культурно-юридической традиции.

    К нормам международного права можно отнести те статьи русско-византийских договоров, аналоги которым обнаруживаются в текстах ряда других договоров Византии. Это относится к ограничению срока пребывания иноземцев в Константинополе, отмеченному соглашениями 907 и 944 гг., к нормам берегового права, отраженным в договоре 911 г. Аналогом положений того же текста о беглых рабах могут быть пункты византийско-болгарских соглашений. Ограничение на вывоз шелка, зафиксированное в договоре 944 г., также было характерно для юридических документов того времени, причем не только Византии. Византийские дипломатические соглашения включали в себя пункты о термах (банях), сходные с соответствующими условиями договора 907 г. Наконец, международной нормой являются отмеченные текстом 944 г. протокольные требования наличия печатей у послов и купцов.

    Дипломатическое оформление русско-византийских договоров, как неоднократно отмечалось исследователями, во многом обязано византийскому канцелярскому протоколу. Поэтому важно обобщить отраженные в текстах греческие протокольные и юридические нормы, канцелярские и дипломатические стереотипы, нормы, институты. К ним относится обычное для византийских актов упоминание соправителей наряду с правящим монархом: Льва, Александра и Константина в договоре 911 г., Романа, Константина и Стефана в договоре 944 г., Иоанна Цимисхия, Василия и Константина в договоре 971 г. Эта особенность была чужда как летописным текстам, так и кратким византийским хроникам, являясь элементом формуляра официальных документов.

    Определяющее влияние византийских норм сказалось в использовании византийских весовых и денежных мер, литр, в тексте 911 г., а также византийской системы летосчисления и датировки акта в договорах 911 и 944 гг., индиктовой датировки договора 971 г. Цена раба в договоре как 911 г., так и 944 г. (вдвое меньшая) близка к вилке средней цены невольника в Византии. Выявляемое по договору Игоря превосходство ранга послов над рангом купцов соответствует данным трактата Константина Багрянородного «О церемониях», где выплаты в столице послам вдвое превосходят купеческие. Требование третьего пункта того же договора о необходимости специальной регистрации иноземных торговцев, прибывающих в Константинополь, находит свое подтверждение в «Книге эпарха», а в следующем параграфе этого документа отражен византийский обычай выкупа пленных за шелковые ткани. Некоторые определения рассматриваемых договоров сопоставимы с положениями юридических памятников.

    Можно указать и славянские кальки с греческих типичных для византийской дипломатии формул. В договорах выражение «цесарьство наше» передает общераспространенное греческое βασιλεία μου как эпоним императорской персоны, а «цесарев муж» передает наименование византийской придворной должности василика. Формула договора 911 г. — «равно другаго свещания» отражает греческое ΐσον, т.е. это аутентичный экземпляр, дубликат официального актового текста. «По первому убо слову» — обычное греческое вступление документов (κατά ουν πρώτον λόγον); «суть яко понеже» сопоставимо с аналогичной фразой известного византино-персидского мира 562 г., текст которого сохранен во фрагментах «Истории» Менандра Протектора.

    Обнаруживаемые параллели как юридических норм русско-византийских договоров с нормами византийских юридических текстов, прежде всего X в., так и протокольных форм являются важным датирующим моментом, противоречащим гипотезе о позднем происхождении текстов договоров, синхронном времени написания «Повести временных лет», в составе которой договоры дошли до нас.

    Учет византийской концепции политической иерархии в мире и дипломатической практики империи в отношениях с другими государствами помогает оценить русско-византийские договоры и взаимоотношения обоих государств. Принципы и методы византийской дипломатии во взаимоотношениях с «варварскими» государствами включали в себя, прежде всего, установление межгосударственных договорных отношений, вводивших международную политику в правовое русло, теоретически препятствовавшее совершению неожиданных набегов, разгрому городов, оказанию военного давления.

    Международно-политическая концепция Византии, ее отношения с другими странами и народами, в том числе и с Русью, была обусловлена традиционализмом идеологических установок. Они заключались в римском имперском универсализме, в эллинистическом противопоставлении греков и «варваров», в христианском экуменизме с идеей общей церкви и в библейском представлении об избранном народе, сочетавшемся с византийской идеей самодержавия. Одновременно нельзя не отметить удивительную пластичность и гибкость византийской дипломатии в балансировке между традиционной теорией и учетом политических реалий современности.

    Вся история русско-византийских отношений после первого крупного военного конфликта в 860 г. и, вероятно, первых шагов к христианизации Руси, — это история войн и перемирий, конфликтов и союзов, заключения брачных контрактов и ведение скрытых войн без оружия, выражавшихся в организации дипломатической изоляции, протокольных унижениях, в проведении политики «разделяй и властвуй».

    Изучение русско-византийского договора 907 г. осложняется не только отсутствием оригинального текста, но и, как считается доныне, молчанием византийских источников о самом походе Олега на Царьград. Подробных свидетельств о походе в историографических сочинениях действительно нет. Правда, временем ок. 905 г. мы можем датировать упоминание о «скифских ладьях» в морском трактате, приписываемом традицией императору Льву VI (886-912 гг.), «Навмахика» (Naumachica. P. 32).

    В другом трактате Льва — «Тактике» упоминаются сражения на море с флотом арабов и росов (PG. Т. 107. Col. 1011; Vasiliev. 1951. P. 183—184). Существует ли какая-то связь этих ремарок с походом Олега?

    Примерно к этому времени относится и сообщение хроники Псевдо-Симеона (последняя треть X в.) об участии росов в войне Византии против арабского флота Льва Триполитанского. О росах, относимых в другом случае тем же автором к «франкам», т.е., в свете сказанного выше, к скандинавам, говорится:

    «Росы, или еще дромиты, получили свое имя от некоего могущественного Роса, после того, как им удалось избежать последствий того, что предсказывали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они назывались потому, что могли быстро двигаться (бегать. —Aвm.)» (Ps.-Sym. 707. 3-6).

    В упоминаемом вожде некоторые комментаторы текста готовы видеть князя Олега. Правда, весь этот фрагмент Псевдо-Симеона представляет собой сложную контаминацию чуть ли ни с эллинистическими географическими трактатами (Карпозилос. 1988. С. 112—118), что затрудняет его историческую интерпретацию. Однако полностью отвергать на этом основании достоверность свидетельств хроники Псевдо-Симеона было бы поспешно: византийская историческая традиция знает немало случаев описания реальных событий средневековой истории, используя (подчас почти дословно) античные тексты с рассказами о войнах, осадах или эпидемиях (Бибиков. 1996а. С. 30-31, 42 и др.).

    Самый полный и подробный текст русско-византийского соглашения представляет нам договор князя Игоря 944 г. Заключение данного акта являлось следствием военного конфликта между Русью и Византией, завершившегося заключением перемирия и дипломатическими переговорами. Византийские хроники, наряду с «Повестью временных лет», записками Лиудпранда Кремонского и арабским писателем ал-Мас'уди, сохранили свидетельства о походе Руси на Константинополь, начавшийся 11 июня 941 г. Полки росов ошеломили византийцев, ведя успешные боевые действия и опустошая окрестности столицы и близлежащие острова и предместья. 15 сентября они пустились в обратное плавание, в ходе которого потерпели поражение в новой битве. Об этом сообщают две другие хроники X в.: Продолжателя Феофана и Псевдо-Симеона. Продолжатель Феофана так повествует о событиях 941 г.:

    «Одиннадцатого июня четырнадцатого индикта на десяти тысячах судов приплыли к Константинополю росы, коих именуют также дромитами, происходят же они из племени франков. Против них со всеми дромонами и триерами, которые только оказались в городе, был отправлен патрикий. Он снарядил и привел в порядок флот, укрепил себя постом и слезами и приготовился сражаться с росами. Когда росы приблизились и подошли к Фа-росу (Фаросом называется сооружение, на котором горит огонь, указующий путь идущим в ночи), патрикий, расположившийся у входа в Евксинский понт (он назван "гостеприимным" по противоположности, ибо был прежде враждебен для гостей из-за постоянных нападений тамошних разбойников; их, однако, как рассказывают, уничтожил Геракл, и получившие безопасность путешественники переименовали понт в "гостеприимный"), неожиданно напал на них на Иероне, получившем такое название из-за святилища, сооруженного аргонавтами во время похода. Первым вышедший на своем дромоне патрикий рассеял строй кораблей росов, множество их спалил огнем, остальные же обратил в бегство. Вышедшие вслед за ним другие дромоны и триеры довершили разгром, много кораблей потопили вместе с командой, многих убили, а еще больше взяли живыми. Уцелевшие поплыли к восточному берегу, к Сгоре (место на вифинском побережье. —Авт.). И послан был тогда по суше им наперехват из стратигов патрикий Варда Фока с всадниками и отборными воинами. Росы отправили было в Вифинию изрядный отряд, чтобы запастись провиантом и всем необходимым, но Варда Фока этот отряд настиг, разбил наголову, обратил в бегство и убил его воинов. Пришел туда во главе всего восточного войска и умнейший доместик схол Иоанн Куркуас, который, появляясь то там, то здесь, немало убил оторвавшихся от своих врагов, и отступили росы в страхе перед его натиском, не осмеливаясь больше покидать свои суда и совершать вылазки. Много злодеяний совершили росы до подхода ромейского войска: предали огню побережье Стена (т.е. Босфора. — Авт.), а из пленных одних распинали на кресте, других вколачивали в землю, третьих ставили мишенями и расстреливали из луков. Пленным же из священнического сословия они связали за спиной руки и вгоняли им в голову железные гвозди. Немало они сожгли и святых храмов. Однако надвигалась зима, у росов кончалось продовольствие, они боялись наступающего войска доместика схол Куркуаса, его разума и смекалки, не меньше опасались и морских сражений и искусных маневров патрикия Феофана и потому решили вернуться домой. Стараясь пройти незаметно для флота, они в сентябре пятнадцатого индикта ночью пустились в плавание к фракийскому берегу, но были встречены упомянутым патрикием Феофаном и не умели укрыться от его неусыпной и доблестной души. Тотчас же завязывается второе сражение. И множество кораблей пустил на дно, и многих росов убил упомянутый муж. Лишь немногим удалось спастись на своих судах, подойти к побережью Килы и бежать с наступлением ночи. Патрикий же Феофан, вернувшийся с победой и великими трофеями, был принят с честью и великолепием и почтен саном паракимомена» (Theoph. Cont. VI.39; цит. по: Продолжатель Феофана. С. 175-176).

    Автор хроники Продолжателя Феофана называет росов «дромитами» и указывает на их «франкское», т.е. западноевропейское, происхождение.

4.2. КНЯГИНЯ ОЛЬГА В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

    Войны между Русью и Византией чередовались с мирными, причем довольно продолжительными паузами. Эти периоды отмечены усилением дипломатических акций двух государств — обменом посольств, торгово-купеческих караванов, посланий, направлением клириков, художников и архитекторов из Византии, а позже и из Руси: монахов на Афон, паломников в Палестину.

    Очень важное место в отношениях с чужеземцами уделялось церемониям приемов, торжественных обедов, официальных и неофициальных бесед. Ритуал подобных представлений был строго дифференцирован в зависимости от ранга гостя, последовательность «мизансцен» досконально расписывалась в руководствах по приемам послов и режиссировалась. Прекрасным образцом такого памятника является трактат-обрядник, автором которого до последнего времени считали императора Константина VII Багрянородного (ср.: Шевченко. 1993. С. 6—38).

    В произведении, обычно называемом «О церемониях византийского двора» («De ceremoniis Aulae Byzantinae»), детально расписана режиссура приемов, в частности иностранных посольств, в соответствии с рангом приезжающих. Исторический материал касается правлений Льва I, Анастасия I, Юстина I, Льва Π и Юстиниана I. Для историков Руси огромное значение имеет подробное описание приема княгини Ольги в Константинополе, устроителем которого был сам Константин.

    В предисловии автор пишет об историографическом значении своего произведения:

    «Множество событий забывается и ускользает за большой промежуток времени, и если бы пренебрегали великим и почетным занятием — описанием царских обрядов, если бы это, так сказать, обрекли на вымирание, на царскую власть можно было бы смотреть как на будничное и поистине лишенное красивой внешности явление» (Const. Cer. I. 4.2-7).

     Весь рассказ основан на собственных авторских наблюдениях, а события прошлого описываются по литературным произведениям и, возможно, архивным документам. Константин так формулирует принципы своей работы:

    «...мы решили все то, что самими нами видено и в наши дни принято, тщательно выбрать из множества источников и представить для удобного обозрения в этом труде тем, кто будет жить после нас; мы покажем забытые обычаи наших отцов, и, подобно цветам, которые мы собираем на лугах, мы прибавим их к царской пышности для ее чистого благолепия» (Const. Cer. I. 4.15-21).

    В произведении встречаются, однако, и вставки более позднего времени: так, подробный рассказ о государственном перевороте 963 г., выдержанный в благоприятных для Никифора Фоки тонах, мог быть составлен, вероятно, уже после убийства Никифора в 369 г. на основе реконструируемого памятника X в. — так называемой «Истории Фок», послужившей источником для целого ряда исторических сочинений (Продолжатель Феофана, Лев Диакон, Иоанн Скилица и др.).

    Среди разноязычных источников о поездке княгини Ольги в Константинополь и ее крещении, к числу которых относятся и древнерусские «Повесть временных лет» и «Память и похвала князю Владимиру», и латинская «Хроника Продолжателя Регинона», и византийские хроники Иоанна Скилицы (XI в.) и Иоанна Зонары (XII в.), сочинению Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» принадлежит особая роль. Описание приема Ольги в Константинополе в 15-й главе книги II является не только единственным свидетельством современника, очевидца, даже участника событий, но и главного их организатора и постановщика (Литаврин. 1981. С. 41). Как верно отметил Г.Г. Литаврин, данная часть трактата «О церемониях» в значительно большей степени, чем другие сочинения, дошедшие под его именем, является трудом непосредственно самого правителя Византии. К тому же это сочинение было создано как официальное руководство с изложением принципов и норм византийской дипломатии. Наконец, при подготовке текста Константин или его помощники использовали официальные документы своей канцелярии, протоколы приемов Ольги, регистрационные записи.

    Описание Константина — самый полный и подробный отчет о пребывании Ольги в Византии. Так, Иоанн Скилица лишь кратко сообщает о рассматриваемом событии:

    «И жена некогда отправившегося в плаванье против ромеев русского архонта, по имени Эльга, когда умер ее муж, прибыла в Константинополь. Крещенная и открыто сделавшая выбор в пользу истинной веры, она удостоившись великой чести по этому выбору, вернулась домой» (Scyl. 240. 77—81).

    Текст же Константина доносит детальные подробности приемов Ольги, которую он называет архонтиссой (ср. «архонты росов» в сочинении «Об управлении империей»), в византийской столице:

    «Другой прием — Эльги Росены (т.е. «русской». — Авт.). Девятого сентября, в четвертый день [недели], состоялся прием... по прибытии Эльги архонтиссы Росии. Сия архонтисса вошла с близкими, архонтиссами-родственницами и наиболее видными из служанок. Она шествовала впереди всех прочих женщин, они же по порядку, одна за другой, следовали за ней. Остановилась она на месте, где логофет (т.е. логофет дрома — начальник ведомства почт и внешних связей. — Авт.) обычно задает вопросы. За ней вошли послы и купцы архонтов Росии и остановились позади у занавесей. Все дальнейшее было совершено в соответствии с вышеописанным приемом.

    Выйдя снова через Анадендрарий (оранжерея. — Авт.) и Триклин кандидатов (зал дворца. — Авт.), а также триклин, в котором стоит камелавкий (вид императорского венца. — Авт.) и в котором посвящают в сан магистра, она прошла через Онопод и Золотую руку, т.е. портик Августия, и села там. Когда же василевс обычным порядком вступил во дворец, состоялся другой прием следующим образом.

    В Триклине Юстиниана (зал Юстиниана П. — Авт.) стоял помост, украшенный порфирными дионисийскими тканями, а на нем — большой трон василевса Феофила, сбоку же — золотое царское кресло. За ним, позади двух занавесей, стояли два серебряных органа двух партий, ибо их трубы находились за занавесями. Приглашенная из Августия, архонтисса прошла через Апсиду, ипподром и внутренние переходы самого Августия и, придя, присела в Скилах (строение, примыкающее к Триклину Юстиниана. — Авт.). Деспина (императрица Елена. — Авт.) между тем села на упомянутый выше трон, а ее невестка — в кресло. И [тогда] вступил весь кувуклий (дворцовые евнухи. — Авт.), и препозитом (начальник евнухов. — Авт.) и ос-тиарием (привратник. — Авт.) были введены вилы (вельможи различного ранга. — Авт.): вила первая — зост, вила вторая — магистриссы, вила третья — патрикиссы, вила четвертая — протоспафариссы-оффикиалы, вила пятая — прочие протоспафариссы, вила шестая — спафарокандидатиссы, вила седьмая — пафариссы, страториссы и кандидатиссы (перечислены жены всех титулярных особ. — Авт.).

    Итак, лишь после этого вошла архонтисса, введенная препозитом и двумя остиариями. Она шла впереди, а родственные ей архонтиссы и наиболее видные из ее прислужниц следовали за ней, как и прежде было упомянуто. Препозит задал ей вопрос как бы от лица августы (императрицы. — Авт.), и, выйдя, она [снова] присела в Скилах.

    Деспина же, встав с трона, прошла через Лавсиак и Трипетон (путь через вестибюль Хрисотриклина. — Авт.), и вошла в Кенургий («новое строение» во дворце. — Авт.), а через него в свой собственный китон (покои императрицы). Затем тем же самым путем архонтисса вместе с ее родственницами и прислужницами вступила через [Триклин] Юстиниана, Лавсиак и Трипетон в Кенургий и [здесь] отдохнула.

    Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми уселись, из Триклина Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала.

    В тот же самый день состоялся клиторий (званный обед. — Авт.) в том же Триклине Юстиниана. На упомянутой выше трон сели деспина и невестка. Архонтисса же стояла сбоку. Когда трапезит (распорядитель пира. — Авт.) по обычному чину ввел архонтисс и они совершили проскинесис (ритуальное простирание ниц перед императором. — Авт.), архонтисса, наклонив немного голову, села к апокопту (стол для высших персон. — Авт.) на том же месте, где стояла, вместе с зостами, по уставу. Знай, что певчие, апостолиты и агиософиты (т.е. певчие храмов св. Апостолов и св. Софии. — Авт.) присутствовали на этом клиторий, распевая василикии (панегирики в честь василевса. — Авт.). Разыгрывались также и всякие театральные игрища.

    А в Хрисотриклине («золотой зал» дворца. — Авт.) [в то же время] происходил другой клиторий, где пировали все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы. [После обеда] получили: анепсий (племянник или двоюродный брат. — Авт.) ее — 30 милиарисиев (серебряная монета, одна тысячная золотого фунта. — Авт.), 8 ее людей — по 20 милиарисиев, 20 послов — по 12 милиарисиев, 43 купца — по 12 милиарисиев, священник Григорий — 8 милиарисиев, 2 переводчика — по 12 милиарисиев, люди Святослава — по 5 милиарисиев, 6 людей посла — по 3, переводчик архонтиссы — 15 милиарисиев.

    После того как василевс встал от обеда, состоялся десерт в Аристирии (зал для завтрака. — Авт.), где стоял малый золотой стол, установленный в Пентапиргии (зал, где выставлялись сокровища. — Авт.). На этом столе и был сервирован десерт в украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах.

    Сидели [здесь] василевс, Роман — багрянородный василевс, багрянородные их дети, невестка и архонтисса. Было вручено: архонтиссе в золотой, украшенной драгоценными камнями чаше — 500 милиарисиев, 6 ее женщинам — по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам — по 8 милиарисиев. Восемнадцатого сентября, в воскресенье, состоялся клиторий в Хрисотриклине. Василевс сидел [здесь] с росами. И другой клиторий происходил в Пентакувуклии св. Павла, где сидели деспина с багрянородными ее детьми, с невесткой и архонтиссой. И было выдано: архонтиссе — 200 милиарисиев, ее анепсию — 20 милиарисиев, священнику Григорию — 8 милиарисиев, 16 ее женщинам — по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням — по 6 милиарисиев, 22 послам — по 12 милиарисиев, 44 купцам — по 6 милиарисиев, двум переводчикам — по 12 милиарисиев» (Const. Cer. 594.15-598.12; цит. по: Литаврин. 1981. С. 42-44). В последнее время развернулась оживленная дискуссия о датировке посольства (или посольств) княгини Ольги. Литаврин (1981; 1989) доказывает, что Ольга ездила в Константинополь дважды. Первый визит, датируемый 946 г., был связан с утверждением договора Руси и Византии 944 г. и направлен на получение более благоприятных торговых условий и на укрепление политических связей с империей. Второй — это упомянутая летописцем поездка под 954/55 г. по приглашению византийского двора, увенчавшаяся большим успехом, в том числе крещением Ольги. Посольство укрепило союз двух государств, вслед за чем возросла военная помощь Византии со стороны Киева. В ходе поездки Ольга приняла христианство.

    Таким образом, в русских летописях слились не только две версии рассказа о путешествии Ольги — «императорская» и «патриаршая», но и два путешествия Ольги. Константин Багрянородный после посещения Ольги 946 г. выступает в своем труде «Об управлении империей» как русофоб. «Патриаршая» же версия связана в основном с событиями второго путешествия и повествует о благоприятных результатах вояжа — о крещении, о почестях, оказанных княгине императором. Тогда же, по мнению Литаврина, скорее всего, и был заключен новый русско-византийский договор, предусматривавший значительное повышение оплаты воинской помощи Руси со стороны Византийской империи.

    А.В. Назаренко (Назаренко. 1989), возражая Литаврину, приходит к заключению, что на основе имеющихся данных гипотезу о датировке приемов Ольги в Константинополе 946 г. «нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Она возможна, так же как и гипотеза о 957 г.» Решающее значение придается данным «Повести временных лет», противоречащим, по мысли исследователя, предположению о поездке Ольги в 946 г. и указывающим лишь на 957 г.

    В книге Константина приводятся примеры организации приемов различных иноземных послов. Обращает на себя внимание эстетическое, эмоциональное воздействие на гостей увиденного в византийской столице: им обычно демонстрировались императорские и церковные сокровища, памятники искусства, драгоценности. Этой же цели служили и богатые, часто ошеломляющие подарки визитерам, поднесение которых сопровождалось особым ритуалом.

    Сакральная важность церемоний, внимание к каждому слову и даже жесту, движению, местонахождению во время приемов в византийской дипломатической практике сказалось в том, что центральными фигурами императорского ведомства международных отношений были специальные должностные лица очень высокого ранга — логофет дрома («министр»), магистр оффикиев и магистр церемоний.

    Для принципов и методов византийской дипломатии был характерен определенный дуализм: это было всегда сочетание консерватизма мышления и чуткой гибкости в практике, агрессивного империализма и политического благородства. Поэтому на первый план при анализе русско-византийских дипломатических отношений этого времени выдвигается исследование соотношения между политико-идеологической доктриной, использовавшейся Византией, и реальностью военно-политических планов, стоявших перед правителями крепнущего Древнерусского государства.

    Важным для Византии результатом заключавшихся русско-византийских соглашений было участие русских войск в боевых операциях византийской армии. На сохранение союза двух государств после дипломатических акций княгини Ольги указывает участие русских соединений в войнах Византии в конце 950-960-х годах при императорах Романе II (959-963 гг.) и Никифоре Фоке (963-969 гг.). Продолжатель Феофана так повествует об отвоевании Крита у арабов:

    «Самодержец Роман, узнав о нужде, затруднениях и недостатке провианта в войске, тотчас по доброму совету паракимомена Иосифа отправил им продовольствие. Наши немного воспряли духом. Уже почти восемнадцать месяцев, а то и больше вели они осаду, критяне израсходовали запасы продовольствия и деньги и, доведенные до крайности, ежедневно перебегали к магистру; и вот доместик схол в марте шестого индикта по велению всем управляющего Бога призвал войско к битве и приготовил к сражению отряды, щиты, трубы. Приготовив все это, он приказал начальникам тагм и фем, армянам, росам, славянам и фракийцам наступать на крепость. Одни теснили, другие оттесняли, схватились друг с другом, метали камни и стрелы, а когда продвинулись к стенам и бойницам гелеполы (осадные орудия. — Авт.), напали на наглецов страх и ужас. И после короткого сражения наши взяли город» (Theoph. Cont. 480.18-481.11; цит. по: Продолжатель Феофана. С. 198).

    В дальнейшем, уже в правление Никифора Фоки, у арабов отвоевывается Кипр, Киликия, Антиохия (969 г.). Дружина росов участвовала и в неудачной экспедиции византийского флота на Сицилию в 964 г.

4.3. ПОХОДЫ СВЯТОСЛАВА

    Последний из известных по русским летописям договор Руси и Византии связан с итогами войны князя Святослава в византийских дунайских провинциях в 970—971 гг. Наиболее полную информацию о ходе этих событий мы черпаем из «Истории» византийского писателя Льва Диакона. Она была написана, вероятно, после 992 г. в пору правления Василия II и охватывала царствование трех его предшественников: Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, т.е. 959—976 гг. (в повествование вставлены и эпизоды из первых лет правления Василия II). Родившийся ок. 950 г. в малоазиатском селении Калой, Лев приехал учиться в столицу империи, там стал диаконом, и в правление Василия II состоял в придворном клире. В этом качестве он и сопровождал василевса в окончившийся неудачей болгарский поход 986 г.: участие в политических событиях последней трети X в., видимо, и дало историку право говорить в своем историческом труде об описании событий на основании собственного личного опыта, а не по литературным источникам. Впрочем, Лев Диакон, как это теперь выяснено, подобно другим своим современникам, воспользовался и так называемой «Историей Фок», и, возможно, документальными материалами.

    Конец книги VII и вся книга IX «Истории» Льва Диакона посвящены описанию сражений армии Святослава с византийским войском у Доростола (Дристры). Лев Диакон представляет росов в высшей степени воинственным племенем:

    «Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев (т.е. византийцев. — Авт.), и дрались, напрягая все силы» (Leo Diac. 140.16-20; цит. по: Лев Диакон. С. 74).

    Вместе с тем он отказывает им в воинском искусстве, утверждая, что они сражаются лишь в пешем строю и совершенно не могут ездить верхом и потому непригодны для кавалерии. Кроме того, они пасуют под ударами техники: «Они не могли выдержать действия снарядов, которые со свистом проносились над ними: каждый день от ударов камней, выбрасываемых [машинами], погибало множество скифов» (Leo Diac. 148.2—5; цит. по: Лев Диакон. С. 77). Воинский опыт и стратегическое мастерство византийской армии противопоставляются звериным повадкам противников:

    «Росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство» (Leo Diac. 141.3-6; цит. по: Лев Диакон. С. 74).

    Лев Диакон знает поименно как русских князей, так и некоторых предводителей его войска. Он называет «Сфенкела, почитавшегося у тавроскифов третьим после Сфендослава, доблестного, огромного ростом мужа, отважно сражавшегося в том бою» (Leo Diac. 144.19-21; цит. по: Лев Диакон. С. 76). Сфендославом, в точной фонетической передаче имен в византийской традиции, назывался князь Святослав. Историк говорит о князе Игоре, напоминая, как «мидийским» (т.е. греческим, по нашей традиции) огнем «ромеи превратили на Евксинском [понте] в пепел огромный флот Ингора, отца Сфендослава» (Leo Diac. 144.5-8; цит. по: Лев Диакон. С. 76). Решающую роль в победе над русскими отводит «греческому огню» и другой, агиографический, памятник — «Житие Василия Нового» (конец X в.).

    В описании решающей битвы русско-византийской войны 21 июня 971 г. (Сюзюмов. 1974) рассказывается о втором по значению среди росов — Икморе:

    «Ободренные такой победой, росы вышли на следующий день из города и построились к бою на открытом месте. Ромеи также выстроились в глубокую фалангу и двинулись им навстречу. Был между скифами Икмор, храбрый муж гигантского роста, [первый] после Сфендослава предводитель войска, которого [скифы] почитали по достоинству вторым среди них. Окруженный отрядом приближенных к нему воинов, он яростно устремился против ромеев и поразил многих из них...» (Leo Diac. 148.23—149.7; цит. по: Лев Диакон. С. 78).

    Много внимания Лев Диакон уделяет описанию обычаев росов и их верований:

    «И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев, а также петухов, топя их в водах Истра. Говорят, что скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахарсиса и Залмоксиса, то ли у соратников Ахилла» (Leo Diac. 149.17—150.4; цит. по: Лев Диакон. С. 78).

    Языческие верования русов описывают и другие источники. О сожжении ими покойников сообщают арабские авторы, об обряде жертвоприношения пленных у славян — Длугош, Титмар, Хельмольд. В византийской литературе о массовом заклании женщин на могиле умершего славянина сообщают Маврикий и Лев VI, а также арабские авторы, Титмар и Бонифаций. Ритуальные удушения описывают Ибн Русте, Ибн ал-Хусаин, Ибн Фадлан, а убийство младенцев — Псевдо-Кесарии (VI в.). Хорошо известен славянский обычай топить петуха — символ смерти. О жертвоприношениях петухов во время плавания росов по пути «из варяг в греки» сообщает Константин Багрянородный в X в. (Константин. С. 48-49).

    Лев Диакон объясняет происхождение имени рос в соответствии с библейской традицией:

    «Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение разрешать споры убийством и кровопролитием. О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, [что] он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (Leo Diac. 150.14—19; цит. по: Лев Диакон. С. 79).

    Таким образом, Лев Диакон соединяет классическую античную традицию, называя русских «скифами», «тавроскифами», «таврами», с апокалиптической.

    Для сопоставления с материалом «Повести временных лет» и текстом русско-византийского договора 971 г. важно описание Львом Диаконом обстоятельств заключения этого соглашения:

    «Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло пятнадцать тысяч пятьсот скифов, [на поле] подобрали двадцать тысяч щитов и очень много мечей... Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях. Тавроскифы уступят ромеям Дористол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями (они очень боялись «мидийского огня», который мог даже и камни обращать в пепел), а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византии (т.е. Константинополь. — Авт.), как было установлено прежде... Император... с радостью принял условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба — по два медимна на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев» (Leo Diac. 155.6-156.14; цит. по: Лев Диакон. С. 81).

    Описывая церемонию заключения договора, Лев Диакон представляет весьма живописный портрет князя Святослава:

    «Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами» (Leo Diac. 156.18-157.12; цит. по: Лев Диакон. С. 82).

    Конец Святослава, убитого на обратном пути из Подунавья на Русь печенегами, также хорошо известен Льву Диакону, который завершает подробный рассказ о длительной русско-византийской войне и заключении в ее итоге договора описанием триумфа Иоанна Цимисхия в Константинополе.

    Эпоха «великих битв» Византии последней трети X в. порождала не только историографические повествования, но и стихотворные эпиграммы «на случай», посвященные тем или иным историческим событиям. Так, Иоанн Кириот, или Геометр (930 — ок. 990 гг.), монах, священник, автор гимнов, прославляющих Богородицу, св. Пантелеймона, отцов церкви и подвижников-аскетов, прославился стихами военно-политического содержания — на смерть Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, на набег иверов, на мятеж болгар и т.п. Герой стихотворной похвалы Иоанна Геометра — император Никифор Фока — уподобляется солнцу, слава его подвигов доходит до Крита и Кипра, Тарса и Антиохии.

    Однако не только, даже не столько мощь и слава ромейского оружия составляет лейтмотив исторической лирики Иоанна Геометра, сколько постоянно нагнетаемое чувство опасности и страха перед лицом варварского мира — «скифских» племен, «росского всеоружия», устремившегося на Византию. Славянская лексика в сатирическом облике («лай») попадает в одну из эпиграмм Кириота.

    Отзвук драматических событий последней трети X в. в истории русско-византийских отношений получил свое отражение не только в историографии и поэзии. Не так давно был издан по хранящейся в Эскуриальской библиотеке под Мадридом греческой рукописи XI в. тактикон, т.е. разрядный список или табель о рангах, в соответствии с которым должностные лица и сановники должны были занимать свои места на официальных приемах. «Эскуриальский тактикон» (Listes. 1972) датируется как раз временем правления Иоанна Цимисхия или, по другой датировке, началом царствования Василия II (с 979 г.) и отличается от других аналогичных памятников более раннего времени: «Тактикона Успенского» 842—843 гг., «Клиторология» Филофея 899 г. и «Тактикона Бенешевича» 934—944 гг. Этот источник сообщает новые сведения об административном устройстве Руси второй половины X в. и позволяет конкретизировать взаимоотношения Византии с Русью и выходцами из Руси в последней четверти X в.

    В новоизданном памятнике впервые упоминается масса небольших военно-административных единиц — стратигий. Так, в Северном Причерноморье, помимо хорошо известной по другим источникам фемы Херсонеса (античный Херсонес, в современном Севастополе), впервые появляется в списке стратиг Боспора. Создание этой фемы связывается с последствиями войны Иоанна Цимисхия с целью охраны пределов империи от возможных реальных вторжений русских сил. Фема (область) Боспора прекратила свое существование после взятия Херсона русскими в 989 г. и вновь была образована при Алексее I Комнине в конце XI в., что получило отражение в другом византийском источнике — у современника происходящих событий Мануила Страворомана.

    В «Эскуриальском тактиконе» названы и начальники различных воинских подразделений (этерий) византийской армии. В числе новых значится этерия пехотинцев, под которой можно понимать дружину росов, которые служили в византийской армии как раз в пехоте. К тому же в «Книгах царств» Генесия (X в.) под 856 г. упоминаются пехотинцы из «этерий скифов из Таврики», что может также иметь отношение к формированию иноземного корпуса в Византии. Правда, под «тавроскифами» Генесия могут скрываться и хазары (Ahrweiler. 1971. Р. 45), если вообще данный пассаж Генесия не является интерполяцией XI в., так как в других источниках X в., не связанных с историографической традицией Продолжателя Феофана и Генесия, не оговаривается этническая принадлежность указываемых Генесием пехотинцев. Но два последних предположения трудно доказуемы.

    Так или иначе, зная о частом привлечении в Византии иноземцев к службе в дворцовой страже и располагая точными данными о русских пехотинцах в составе византийских войск в 50-80-х годах X в., можно с достаточной степенью вероятности предположить, что в этерий пехотинцев, появившейся, согласно «Эскуриальскому тактикону», в 70-х годах X в., находились и выходцы с территории Руси.

4.4. ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА РУСИ И ВИЗАНТИИ

    Почти столетие спустя после Льва Диакона войны Святослава описал другой авторитетный византийский историк — Иоанн Скилица, родившийся после 1040 г. и умерший, вероятно, в первом десятилетии XII в. Выходец из малоазиатской семьи, Скилица был магистром, проедром, эпархом, имел довольно высокие придворные титулы, словом, был видной фигурой в византийской общественной иерархии. Его основное историографическое произведение — «Обозрение историй» («Σύνοψις ίστριων») примыкает хронологически к «Хронографии» Феофана, охватывая события с 811 по 1057 г. В книгах, посвященных правлению императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, рассказывается и о ходе русско-византийской войны Святослава.

    Скилица сообщает о византийском посольстве во главе с вельможей Калокиром к «правителю Росии Сфендославу» с целью вынудить его на военные действия против болгар: так в изображении историка начались балканские походы Святослава. Однако вскоре Святослав стал действовать вместе с болгарами против Византии: в поход «росы и их архиг Сфендослав» собрали триста восемь тысяч воинов. Войско Святослава было многонациональным: у Аркадиополя «варвары,— по словам Скилицы,— разделились на три части: в первой были болгары и росы, турки же и патцинаки (т.е. печенеги. — Авт.) выступали отдельно» (Scyl. 288.14-19). Свидетельствует историк и о наличии в армии Святослава сильной конницы, вопреки мнению Льва Диакона.

    Среди полководцев росов особо выделяется Сфангел, известный из сочинения Льва Диакона как Сфенкел: «Сфангел, который возглавлял все войско, находившееся в Преславе (он считался среди скифов вторым после Сфендослава), опасаясь, видимо, уже за судьбу города, запер ворота, обезопасив их засовами, взошел на стену и поражал нападающих ромеев различными стрелами и камнями» (Scyl. 296.51-56). И в следующей битве, под Доростолом (Дристрой) он показывает чудеса доблести, однако гибнет, и росы терпят после этого сокрушительное поражение, несмотря на еще большую, по сравнению с началом кампании, их численность: войско Святослава насчитывало уже к этому времени триста тридцать тысяч.

    В решающей же битве войско росов возглавлял уже другой воевода, также известный из «Истории» Льва Диакона, — Икмор:

    «Наступил июль месяц, и в двадцатый его день росы в большом числе вышли из города, напали на ромеев и стали сражаться. Ободрял их и побуждал к битве некий знаменитый среди скифов муж, по имени Икмор, который после гибели Сфангела пользовался у них наивеличайшим почетом и был уважаем всеми за одну свою доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения» (Scyl. 304.85-91).

    Скилица развивает тему подобия мира «варваров» — росов, или скифов миру зверей:

    «Собравшись внутри стен, разбитые варвары провели наступившую ночь без сна и оплакивали павших в сражении дикими и повергающими в ужас воплями, так что слышавшим их казалось, что это звериный рев или вой, но не плач и рыдания людей» (Scyl. 301.88—92).

    Иоанн Скилица излагает свою версию заключения русско-византийского мира 971 г., приписывая инициативу проведения переговоров, в отличие от Льва Диакона, императору Иоанну Цимисхию, первому обратившемуся к Святославу:

    «Видя, что скифы сражаются с большим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Сфендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властителем всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает больше жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою...» (Scyl. 307.76-308.87).

    Но ситуация изменилась не в пользу Святослава:

    «Сфендослав, использовав все средства и во всем потерпев неудачу, не имея уже никакой надежды, склонился к заключению договора. Он отправил к императору послов, прося залогов верности и принятия в число союзников и друзей ромеев, чтобы ему со всеми своими дозволено было удалиться невредимыми домой, а скифам, если пожелают, — безопасно приходить по торговым делам. Император принял послов и согласился на все, о чем просили, произнеся известное изречение, что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием. После заключения договора Сфендослав попросил о беседе с императором; тот согласился, и оба, встретившись и поговорив, о чем им было нужно, расстались» (Scyl. 309.34-45).

    Гибель Святослава на обратном пути из Византии на Русь представляется закономерным завершением конфликта.

    Установившиеся мирные отношения между Византией и Русью сохранялись вплоть до начала 40-х годов XI в. На 1043 г. приходится последний поход Руси на Константинополь, описанный, помимо Скилицы, прежде всего очевидцем многих из изображенных им событий — византийским писателем, философом и политиком, эрудитом Михаилом Пселлом (1018 — после 1096/97 гг.). Его «Хронография», охватывая столетний период византийской истории (976-1075 гг.), как бы продолжает «Историю» Льва Диакона и завершается описанием правления Михаила VII. В изложении событий в начальных разделах «Хронографии» Пселл, вероятнее всего, пользовался источниками, которые были у него общими с Иоанном Скилицей, далее же идет повествование о событиях, непосредственным участником и свидетелем которых был сам Пселл.

    Родившись в Константинополе в семье чиновника, Пселл получил прекрасное образование. При Михаиле V (1041-1042 гг.) он уже при дворе (императорский секретарь), а при Константине IX Мономахе (1042—1055 гг.) кривая его карьеры резко взметнулась вверх: он становится приближенным ученым-советником василевса, — эту роль Пселл отводит себе в «Хронографии» при описании правления почти всех последующих императоров. Вскоре он уже глава философской школы столичного «университета».

    Сообразно с учеными устремлениями Пселла формировались и особенности его историзма. Так и в рассказе о последней русско-византийской войне он подчеркивает свое присутствие, причем рядом с императором, во время битвы.

    «Неисчислимое, если так можно выразиться, количество росских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропонтиду (Мраморное море. — Авт.). Туча, неожиданно поднявшаяся с моря, затянула мглой царственный город...     Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами. ...[Когда] власть перешла к безвестному Михаилу (Михаилу V, правившему пять месяцев в 1041-1042 гг. — Авт.), варвары снарядили против него войско; избрав морской путь, они нарубили где-то в глубине своей страны лес, вытесали челны, маленькие и покрупнее, проделав все втайне, собрали большой флот и готовы быстро двинуться на Михаила... Пока все это происходило и война только грозила нам, не дождавшись появления росов, распрощался с жизнью и этот царь, за ним умер, не успев как следует утвердиться во дворце, следующий, власть же досталась Константину (IX. — Авт.), и варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными. Такова была беспричинная причина их похода на самодержца.     Скрытно проникнув в Пропонтиду, они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статеров на судно с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из кораблей... Когда послов не удостоили никакого ответа, варвары сплотились и снарядились к битве; они настолько уповали на свои силы, что рассчитывали захватить город со всеми его жителями...     ...Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота..., он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок...     И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильного душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца (он сидел на холме, покато спускавшемся к морю), издали наблюдал за событиями.

    О причинах войны 1043 г. иначе рассказывает Иоанн Скилица, писавший чуть позже ученого историографа и ритора. Он повествует о какой-то ссоре между купцами на константинопольском рынке, в результате которой был убит знатный русский. В ответ на это князь Владимир Ярославич собрал союзное стотысячное войско и, отвергнув извинения прибывших послов от василевса Константина Мономаха, двинулся на Царьград (Scyl. 430.41-48). Другой византийский историк XI в. — Михаил Атталиат (1030/35—1085/1100 гг.) — указывает, что русское войско насчитывало четыреста военных судов (Mich. Attal. 20.11-13). Инициативу в начале переговоров уже у Константинополя Скилица также отдает византийцам: послы василевса, отправленные первыми к русским, узнали о требовании росов выплатить по три литры золота на каждого своего воина (Scyl. 431.68-70).

    Поход Владимира Ярославича на Царьград в 1043 г. нашел отражение и в русских летописях, где предводителем войска назван Вышата: Владимир, согласно летописцу, также участвовал в походе, однако русский флот был разбит морским штормом (ПВЛ. 67). Выбравшиеся на берег воины во главе с Вышатой, по «Повести временных лет», были пленены византийцами, ослеплены и три года томились в неволе. Причина рассматриваемого военного конфликта определяется на основе совокупного рассмотрения всех, часто противоречащих друг другу источников (Литаврин. 1967. С. 71-86). Она кроется в изменении политического курса Константина IX Мономаха по отношению к варяго-русскому корпусу, в попытке его расформировать. Не случайно именно в этот момент уходит из Византии со своими норманнскими воинами Харальд Суровый Правитель (1015—1066 гг.) (позднее король Норвегии), находившийся на службе у византийских императоров с 1034 г. Константин, однако, его не отпускает, и Харальду приходится тайно бежать. В византийской литературе об этом, известном также по исландским сагам, эпизоде (см. часть V, гл. 5.2), а также о дальнейшей судьбе Харальда сообщает византийский автор наставительного трактата, не совсем точно называвшегося в науке «Стратегиконом», Кекавмен, живший во второй половине XI в.:

    «Аральт при Мономахе захотел, отпросясь, уйти в свою страну. Но не получил позволения — выход перед ним оказался запертым. Все же он тайно ушел и воцарился в своей стране вместо брата Юлава» (Кекавмен. С. 284-285).

    Обострение отношений между варяго-русскими наемниками и императором отразилось и на отношении византийцев к Руси в целом: убийство в Константинополе «знатного скифа» — русского купца и стало, по словам как Скилицы, так и хрониста XII в. Иоанна Зонары (Zon. 631), предлогом войны. Вряд ли случайным совпадением может быть произошедшее в это же время, судя по актам Русского монастыря на Афоне, разорение пристани и складов Русика, как называлась эта обитель (Акты. № 3).

    Однако вскоре после конфликта отношения Византии и Руси были восстановлены, а заключенный в 1046 г. мир был утвержден браком Всеволода Ярославича с дочерью императора, скорее всего, Марией.

4.5. РУССКИЙ ВОИНСКИЙ КОРПУС В ВИЗАНТИИ

    Продолжала свою службу и наемная дружина варягов и росов. Упоминаний об ее участии в византийских войнах XI в. много. Это и кампания против сельджуков в Грузии в 1053 и 1074 гг., а также в Армении в 1057 и 1071 гг., битвы с печенегами на территории Фракии и Македонии в 1050 г., бои с сицилийскими норманнами в 1047 г., а затем у Отранто в 1064 г. Во многих случаях росы прямо названы участниками сражений. Они помогают византийским императорам, не раз защищая их во время мятежей, столь частых в византийской истории XI в.

    Однако мы практически ничего не знаем о корпусе в XII в., что позволило сделать вывод о прекращении деятельности росов в Византии. И только анализ эволюции основного источника по истории варяго-русской дружины — афонских актов позволил пересмотреть это заключение. В четырех актах второй половины XI в. из архива Лавры св. Афанасия (Act. Laur. № 33, 38, 44, 48) перечисляются иностранные наемники, входившие в состав византийской армии, в том числе русские, варяги, кулпинги (колбяги), болгары и др.

    В первом из наших хрисовулов — Act. Laur. № 33, датированном 1060 г., византийский император Константин X Дука подтверждает решения хрисовулов Константина VII Багрянородного (утерян) и Константина IX Мономаха (Act. Laur. № 31 от 1052 г.) относительно освобождения Лавры от постоя наемников на византийской службе. На первом месте в списке стоят варяги и русские (Βαράγγων, 'Ρώς — Act. Laur. 33.81). Следующий документ (Act. Laur. № 38) от июля 1079 г. — хрисовул Никифора III Вотаниата, подтверждающий старые императорские распоряжения, в том числе дарение василевсом Романом III Аргиром в 1031 г. монастырю Мелана острова τών Νεών, освобожденного от регулярных государственных налогов, среди которых — постой наемников. На первом месте опять стоят русские, варяги и кулпинги-колбяги [Ρώς, Φαράγγ(ων), Κουλπίγγ(ων)] — Act. Laur. № 38.29-30]. В хрисовулах Алексея I Комнина (Act. Laur. № 44 от марта 1082 г. и Act. Laur. № 48 от мая 1086 г.) подтверждаются дарения Льву Кефале имений с освобождением от всех «взысканий», включая постой наемников, среди которых на первом месте опять русские, варяги и кулпинги [Ρώς, Φαράγγ(ων), Κουλπίγγων — Act. Laur. № 44.26; Act. Laur. № 48. 27-28].

    Co времени исследования Васильевского представления об эволюции состава наемного корпуса византийской армии остаются в целом неизменными. Считается, что в результате притока в Византию англосаксов после завоевания в 1066 г. Англии норманнами русские, игравшие важную роль в наемном корпусе византийской армии в 40—60-х годах, уступают свое место с 70-х годов XI в. выходцам из Англии и Скандинавии (Васильевский. 1908. Т. I). Чтобы понять значение наших материалов, необходимо рассмотреть изменения формуляра документов, а затем их место среди других типов источников.

    Наши документы — акты одного типа: это императорские хрисовулы, т.е. жалованные грамоты, юридически оформляющие или подтверждающие дарение определенных владений или предоставление некоторых владельческих прав и привилегий. Последние составляют содержание иммунитетных формул актов. Объем иммунитетных прав в них различен: он может касаться широты охвата объекта, относясь к податной, административной или судебной областям, может дифференцироваться и по степени интенсивности — от свободы от всех фискальных повинностей и права юрисдикции до условного освобождения от некоторых «взысканий» при обязательстве, например, платить регулярные налоги податным сборщикам. Наши акты неодинаковы в этом плане: например, сумма прав в Act. Laur. № 44 в целом больше, чем в остальных документах. Но сейчас важно, что интересующие нас материалы составляют часть экскуссионных формул. Экскуссия (сам термин в связи с постоем солдат употреблен в трех актах — кроме Act. Laur. № 33) рассматривается в узком смысле — как освобождение от нерегулярных, экстраординарных повинностей, в первую очередь — от обязанностей принимать в своих владениях различных чиновников. Поэтому естественно, что в формулярах наших актов прежде всего речь идет о постое наемников. Общность типа наших документов обусловлена и тем, что они являются актами подтвердительными. В некоторых случаях сохранились акты, на которые ссылаются наши грамоты, а также более поздние их подтверждения (Act. Laur. № 32, 33, 36). Итак, учитывая особенности типа наших источников и сферу отношений, выясняемых на основе их данных, можем сравнить их формуляры для выяснения тенденции развития экскуссионных формул, содержащих сведения о русских и других народах Восточной Европы.

    Даже чисто внешнее сопоставление формуляров рассматриваемых грамот позволяет установить расширение списка иноземцев. Если в Act. Laur. № 33 указаны варяги, русские, сарацины, франки, то в Act. Laur. № 38 — русские, варяги, кулпинги, инглины, немцы, болгары и сарацины. Сходные данные мы получим и из других императорских постановлений этого времени: в хрисовуле 1073 г. впервые упомянуты кулпинги; варяги, русские, сарацины, франки, кулпинги, болгары упомянуты в актах 1074 и 1079 гг. Наконец, в хрисовуле 1088 г. список увеличивается за счет аланов и авасгов.

    Императорские хрисовулы данного периода вообще характеризуются обширностью и дробностью разделов, посвященных освобождению дарополучателей от повинностей. Лаврские акты, вышедшие из императорской канцелярии при Константине IX (Act. Laur. № 31 от 1052 г.), Михаиле VI (Act. Laur. № 32 от 1057 г.) и др., разительно отличаются от однотипных документов X в. Последние, будучи даже жалованными грамотами, не имеют развернутых иммунитетных формул. Более того, установившийся во второй половине XI в. тип формуляра наших актов сходит на нет с последнего десятилетия XI в.: сначала исчезли заключительные разделы, появляются небольшие отличия в формулировках, затем дробный формуляр перестает существовать и, наконец, преобразуется целиком стиль составления документа.

    Эволюция особенностей самого источника, используемого для изучения изменений в составе наемного корпуса на византийской службе, имеет важное значение для наших выводов о русских и других интересующих нас народах в этом корпусе. Исчезновение подробных разделов об освобождении от податей, а затем и изменения формулировок, языкового стиля документов с начала 90-х годов XI в., резкое отличие манеры письма и оформления актов, — всё ведет к тому, что с этого времени мы теряем важный источник по истории русского военного корпуса в Византии — императорские акты: документы XII в. не содержат сведений, в которые включалась бы интересующая нас информация. Выводы об иноземцах-наемниках в ХП в. строятся уже на основании совершенно другого типа исторического источника — нарративных сочинений, памятников риторики и поэзии. Но в них сведений о русских вообще меньше, чем в XI в., что объясняется отсутствием прямых военных столкновений Византии и Руси. Более того, этнические определения в памятниках литературы, как правило, нечетки, и большое значение имеет традиционное употребление этнонимов. Последнее касается и сведений об иноземном корпусе: в беллетристике XII в. обозначение наемников сводится к общим местам, доходя до штампа, — «скифская» конница, аланская пехота, «британская» секироносная гвардия. Эти образы, повторяющиеся во многих источниках, и дали основание для заключения об изменившемся по сравнению с XI в. составе корпуса.

4.6. РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА И ВИЗАНТИЯ В XlI-XIII ВВ.

    Одним из ярких примеров не прекращавшихся в XII в. контактов между древнерусскими княжествами и Византией является посольство Мануила Комнина на Русь в 1165 г., описанное историком, императорским секретарем Иоанном Киннамом (после 1143 г. — начало XIII в.). Участник походов императора Мануила I (1143—1180 гг.), он был свидетелем многого из того, что сохранило его «Историческое повествование»; как императорский секретарь («грамматик») историк был осведомлен и о документах, протоколах, договорах, тексты которых хранила византийская императорская канцелярия.

    Византийское посольство на Русь описано Киннамом в связи с событиями византино-венгеро-русских политических и династических взаимоотношений в середине 60-х годов XII в. Рассказ о посольстве Мануила Комнина включен Киннамом в следующий контекст: венгерский король Иштван (Стефан) III снова отнял г. Срем у Византии и поставил под угрозу нападения г. Зевгмин (Землин) (Cinn. 231.6-232.12). Эти события датируются 1165 г. Император Мануил I направляет Иштвану III грозное послание (Cinn. 231.8-21), но, несмотря на угрозы, Иштван не изменяет свою политику. Мануил тогда отчетливо представил себе неизбежность войны и вновь захотел возвести на престол Венгрии своего ставленника Иштвана IV (Cinn. 231.21—232.3). На Руси же в это время скрывался бежавший в 1164/65 г. из Византии Андроник Комнин — племянник василевса Иоанна II Комнина. Он, видимо, подозревался в покушении на узурпацию власти, и небезосновательно: позднее в 1183 г. он захватил императорскую власть, став василевсом Андроником I, но ненадолго. В 1185 г. его свергли. В это-то время и направляется посольство Мануила на Русь.

    «А Мануил, который возводил свой род к Комнинам, прибыл к народу тавроскифов, чтобы напомнить их архонту о соглашениях, в [верности] которым он давал клятву василевсу, а также, чтобы укорить его за дружбу с Иерославом — правителем Галиции. Ибо Иерослав не только вообще нарушил союз с ромеями, но принял и удостоил милостью Андроника, о котором теперь мы расскажем подробнее, — бежавшего из тюрьмы во дворце, где содержался, я думаю, девять лет до того, как прийти к нему» (Cinn. 231.3-11).

    Далее следует подробный рассказ о бегстве Андроника Комнина из константинопольской тюрьмы.

    «Вот так Андроник, бежав из темницы, пришел к тавроскифам. Нам же следует вернуться к тому, о чем шла речь.     Тот Мануил пришел к Примиславу, как по названым [причинам], так и с целью привести оттуда вспомогательное войско для ромеев. Ему было предписано переговорить о помощи и с самим архонтом тавроскифской [страны] Росиславом. И он, действительно, добился цели. Чрезвычайно обрадованные, что такого [высокого] посла отправил к ним василевс, они обещали выполнить все, что угодно василевсу.     Василевс не обошел поэтому вниманием и Иерослава; различными условиями он возбудил его против Стефана, направив ему следующее [послание]: «Мы не уподобимся тебе в недружелюбии, которое ты без всякой нужды явил по отношению к нам, когда пренебрег словами и договорами, в которых ты клялся прежде. Я ставлю [тебя] перед лицом [твоего] бесчестия, [поскольку] ты сам рискуешь оказаться совершено обесчещенным. Знай, что ты отдаешь замуж свою дочь за короля пеонцев — человека злонравного и ужасно ненадежного в помыслах, ибо он никогда и никак не внимал ни праву, ни истине. А человеку, чуждому как естеству, так и законам, я считаю, легко сделать все, во что бы он ни был вовлечен. Итак, да не женится Стефан на твоей дочери! Если же женится, то будет с ней связан не более, чем с распутницей. Ибо тот, кто так погрешил по отношению к нашей державе, не постыдившись недавно данные клятвы обратить в шутку, — подумай, как бесчеловечно поступит он по отношению к тебе!»     Выслушав эти слова с какой-то варварской простотой, Примислав тотчас же был убежден и на зятя стал коситься как на врага и согласился помогать всеми силами ромеям в войне против него.     Есть в тавроскифской стране город по имени Киама (Киев. —Авт.), который превосходит все другие города, воздвигнутые там, и является митрополией этого народа, так как сюда прибывает и архиерей из Византия (Константинополя. — Авт.). У города есть и другие привилегии старшинства. Так вот, правитель этой страны и сам стал союзником в войне против Стефана, решение о чем подтвердил клятвами» (Cinn. 232.3-11; 234.22-237.1).

    Обращают на себя внимание упоминания русских князей. Иерослав — это галицкий князь Ярослав (1153-1187 гг.), сын князя Владимира Галицкого, сильный, могучий правитель разросшегося к тому времени княжества. Что касается русского князя Примислава, то существуют различные предположения, кого именно здесь имеет в виду Киннам. Можно считать, что так назван Первослав — по аналогии с сербским династом Первославом, упоминаемым Киннамом в другом месте (Cinn. 204.2) и названным там Примиславом. Тогда Первослав может быть отождествлен с Ярославом, согласившимся выставить вспомогательное войско (Cinn. 235.1). Из этих отождествлений делается вывод о дружественных отношениях между Византией и Галичем ок. 1165 г. вопреки распространенному суждению об ухудшении византино-галицких отношений при Ярославе. Правда, имея в виду возможность подобных идентификаций, необходимо учесть, что в византийских текстах имена русских князей передаются в очень искаженной форме, что не позволяет проводить обоснованных атрибуций на основе этих сопоставлений. Так, например, Иоанн Скилица сообщает: «Скончались архонты росов Несислав и Иерослав, и был избран править росами родственник скончавшихся Зинислав» (Scyl. 399. 13-14). Очевидно, что имена перепутаны при транслитерации и не поддаются определению. Как у Скилицы, так и в случае с Киннамом возможная порча текста не позволяет дать твердое предпочтение ни одному из предположений.

    Наконец, упоминаемый Росислав — это великий князь киевский Ростислав Мстиславович (1161-1167 гг.). По сообщению Киннама (Cinn. 236.3), именно он клятвой подтвердил свое согласие оказать Византии помощь в действиях против Венгрии. Итак, отношения Киева с Византией, натянутые в начале правления Ростислава, впоследствии улучшились в результате посольства Мануила Комнина.

    Отмечаемая Киннамом безыскусность, простота, бесхитростность росов — одно из общих мест описания «варварского» мира у византийцев. Идущие от античных времен представления о чистоте человеческих отношений, идиллическом миролюбии и беззаботной веселости стали обычным элементом «этнического портрета» «варварского» мира в византийской литературе, историографии и риторике. В XII в. об этом пишут Никита Хониат в своих риторических сочинениях (Nicet. Chon. Orat. 196.18 и след.), Михаил Хониат (Mich. Chon. Hist. I. 99.31-100.3), выдающийся ритор и мемуарист Евстафий Солунский (Eust. Thess. 64.6 и след., 75.8 и след.).

    Анализируя воззрения византийцев XII-XIII вв. на место Древней Руси в средневековом мире, можно установить несколько уровней оценки. Первым уровнем будет традиционная оппозиция ромеев и «варваров»: Русь, наследница «скифского» прошлого, не входящего в пределы империи, рассматривалась в рамках этой оппозиции у Киннама и Никиты Хониата. Причем, помимо нейтрально-технического значения понятия «варвар» (как не-эллин), обнаруживаются и оценочно-отрицательные: так Хониат и Никифор Василаки придерживаются античного еврипидовского представления о жестокости «тавроскифов», убивающих чужестранцев, их нечестии и богоборстве; об Андронике I Комнине замечается, что страсть к кровавым зверствам он обрел во время странствований среди варваров, в том числе на Кавказе и Руси.

    Однако, наряду с традиционным, окрашенным оттенками литературных античных реминисценций уровнем, в византийских памятниках отражен и другой вид воззрений: Русь оказывается важнейшим звеном христианского мира. «Христианнейшим» назван народ, борющийся с половецкими ордами; Русь и связанные с ней народы — оплот православия перед лицом латинского запада. Оппозиция «варвары» — «не варвары» обретает на этом уровне конфессиональный характер: «варвары» — «христиане». Хронологически в византийских источниках укрепление отмечаемого представления о Руси наблюдается с конца XII — начала XIII в. Участие иерархов Руси в церковных соборах, посольства и паломничества в Византию, деятельность Русского афонского монастыря — реальное подтверждение таких воззрений.

    Наконец, третьим уровнем определения места Руси в структуре современного общества, по византийским источникам, оказывается прямое сопоставление внутренних общественно-политических систем Руси и Византии, замечаемое нашими авторами сходство процессов социального развития двух государств. Византийцы четко фиксируют наличие на Руси отдельных соперничающих княжеств; термины, обозначающие князей (ήγεμών, οί...άρχικώς προεδρεύοντες, ό διέπων, δυνασής, φύλαρχος, άρχων — т.е. «игемон», «сидящие во главе», «властитель», «династ», «филарх», «архонт»), соответствуют титулам, применимым к правителям других европейских государств — Венгерскому и Чешскому королевствам, Болгарскому царству, южнославянским государствам. Более того, Никита Хониат повествует о разразившейся к началу XIII в. братоубийственной борьбе, в которой Роман Галицкий разбил «правителя Киева» Рюрика (Nicet. Chon. Hist. 523. 43-9). Еще раз вспоминает он об усобицах среди «тавроскифских» династов в связи с рассказом о борьбе между сыновьями Стефана Немани в Сербии. Политическая раздробленность и внутренняя борьба отмечаются, помимо «тавро-скифов» и «далматов», у сельджуков, венгров и многих других народов, причем источником такого процесса, охватившего мир, считается государство ромеев:

    «Так, пример братоубийства, показанный в царе-граде, сделался как бы образом, моделью или даже общим правилом для всех концов земли; так что не только персидские, тавроскифские, далматские, как теперь или несколько позже паннонские государи, но и владетельные лица разных других народов, обнажив мечи против единокровных родственников, наполнили свои отечества убийствами и мятежами» (Nicet. Chon. Hist. 532.14-20).

    Таким образом, определение нескольких уровней отношения к Руси в византийских памятниках дает возможность выделить представления о сопоставимости общественно-политических процессов на Руси и в других государствах средневекового мира. Важное место феодальной Руси в структуре международных отношений в Европе XII — начала XIII в. подчеркнуто и византийскими авторами-современниками.

    В историографии сложилось мнение об ослаблении русско-византийских контактов в XII в. (особенно к концу века): отсутствие прямых военных столкновений, внешнеполитическая опасность для каждой из сторон (кочевники и латиняне) обусловили, как будто бы, ослабление — вплоть до их исчезновения — связей, не зафиксированных источниками. Прекращает существование наемный корпус византийской армии, составленный из русских, вытесненных англичанами. Ничего не известно о Русском монастыре на Афоне с последней трети XII в. и т.д.

    На первый взгляд, действительно материала о росах в рассматриваемых источниках не так много, нет и таких документов, как русско-византийские договоры X в. Однако, если учесть те особенности византийских памятников, о которых говорилось выше, то данных из источников по интересующей нас теме можно получить значительно больше. Это, прежде всего, касается внешнеполитических, военных и посольских отношений.

    Для выявления нового материала необходимо обратиться к тем свидетельствам, где нет прямого упоминания русских или тавроскифов: памятуя о византийской приверженности заменять термин описанием, можно понять значение многих важных для нас текстов. Так, анализ речи ритора Михаила — племянника (или близкого человека) солунского митрополита, показал, что за неопределенными намеками можно уловить отражение сложной военно-политической борьбы в Центральной и Юго-Восточной Европе в начале 50-х годов ХШ в. Михаил сообщает, что после разгрома «даков» василевс двинулся на «гепидов»; перейдя Дунай, предал «Паннонию» огню, после чего сатрап «гепидов» бежал (Mich. Rhet. Thess. 142.7—14). Здесь речь идет о победе императора Мануила I над венгерским королем в 1151 г. после разгрома сербов. Далее говорится, что эхо этой победы дошло до сицилийцев и «тавроскифов», причем «северный» (архонт?) от «шума молвы тяжело повесил голову». Отождествление «тавроскифов» с русскими позволяет видеть в «северном» династе русского князя, возможно, Юрия Долгорукого — союзника Мануила; данные же речи в целом позволяют предположительно говорить о состоявшемся или готовившемся походе ок. 1152 г. византийских войск в северное Приазовье (может быть, против половцев или киевского князя Изяслава Мстиславича).

    Подобным образом можно выявить некоторые свидетельства византийских источников о возможных посольствах русских в Византию. Так, Евстафий Солунский в похвальном слове Мануилу Комнину повествует о народах, некогда агрессивных, теперь же усмиренных: они приезжают в Византию, даже переселяются на житье, — «агаряне» (турки), «скифы» (кочевники), «пеонцы» (венгры), обитающие за Истром (население Подунавья), и те, кого «овевает только северный ветер» (Eust. Thess. 200.65). Согласно географическим представлениям о делении зон земли в соответствии с направлениями различных ветров, народом, находящимся под северным ветром, являются «тавроскифы», т.е. русские. И Евстафий рассказывает о сильном впечатлении, произведенном Мануилом на иностранцев.

    В другой речи Евстафия, написанной, вероятно, после 1173 г., ритор, восхваляя военные успехи императора, образно говорит о подчиненных и зависимых народах как элементах украшения царства Мануила. Упоминая порабощенных далматов, пеонцев и скифов, он указывает и на северных, также покоренных, соседей их (FRB. Т.1. 94.30). Это может относиться и к Галицкому князю: о Владимире Галицком Киннам говорит как о союзнике Мануила, подвластном Византии, в начале 50-х годов (Cinn. 115.18—19). Евстафий в речи сообщает и о посольствах в Константинополь с самого края земли (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). Эхо побед Мануила достигает «севера» (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). В этих словах также скрыт намек на Русь.

    Еще в одном слове к Мануилу, произнесенном между 1174 и 1178 гг., Евстафий в удивлении восклицает по поводу посольства к Мануилу архонта из «северных» по отношению к «Пеонии» (Венгрии) земель, ничуть не меньших ее (FRB. Т.1. 40.13-15). Речь опять-таки идет, вероятно, о Галицком княжестве. В этом акте панегирист видит признание верховной власти византийского василевса над другими правителями.

    Наконец, среди народов, перечисленных в речи по поводу прибытия в столицу царственной невесты из «Франкии» (имеется в виду свадьба Алексея II, сына Мануила, с Анной-Агнессой, дочерью французского короля Людовика VII в 1179 г.), упомянуты и «северные народы», — в свете наших данных, русские (FRB. Т. 1. 81.9).

    Намек на русское посольство можно предположить и во «Взятии Солуни» Евстафия, где сообщается о посланниках «германского филарха» (Филиппа Π Французского), «аламанского властителя» (Фридриха I Барбароссы), «посланника Марка» (Конрада Монферратского), «угорского короля» (Белы III), а также другого сильного соседа последнего, — возможно, галицкого князя (Eust. Thess. Esp. 56.25-30).

    Определенную информацию дает нам и речь Михаила Ритора — племянника (или близкого человека) митрополита Анхиала, где отражены внешнеполитические события империи в конце 50-х — начале 60-х годов. Описывая успехи Мануила в отношениях с Балдуином III Иерусалимским и др., ритор говорит о том, что «одна только молва устрашает северного», как и «внутреннего северного». Вероятно, здесь содержится намек на Венгрию и Русь, местоположение которых соответствует византийским представлениям о направлении сторон света (Mich. Rhet. Anch. 191.156—158).

    Тот же смысл, возможно, имеет сообщение одного из стихов продромовского Манганского цикла о власти Мануила над «Бореем» (Prodr. Mang. 342.7).

    О посольстве «скифа» в Константинополь после свержения Андроника Комнина (1185 г.) сообщает Михаил Хониат (Mich. Chon. T.I. 323.3). Поскольку земли Приазовья в этом произведении им называются «гиперборейскими», «киммерийскими», «скифской пустыней» (Mich. Chon. Т. I. 321.5 и след.), не исключено, что и здесь речь идет о Руси. «Север» и «Скифия» синонимичны для него «Тавроскифии» (Mich. Chon. Т. П. 141.14-23).

    О посланнике из «северных климатов», о власти василевса над «северными климатами» сообщает Николай Месарит (см.: Бибиков. 1981. С. 77). А. Васильев видит здесь Трапезунд, но, как правило, в византийских источниках «северными климатами» называется Крым.

    Однако во второй половине XII—начале XIII в. русско-византийские отношения не ограничивались, видимо, посольскими делами. Дело, возможно, доходило и до прямых военных столкновений. Так, по сообщению Николая Месарита, участники мятежа Иоанна Комнина 1201 г. требовали, чтобы ромеев не побеждали ни «скиф», ни «болгарин», ни «тавроскиф», ни другие «варвары». А. Гейзенберг видит в «тавроскифах» куманов, но, возможно, речь идет о русских, называемых обычно «тавроскифами». Во всяком случае, из речи Никиты Хониата мы знаем об участии «тавроскифов»-бродников в борьбе болгар против Византии (Nicet. Chon. Orat. 93.18 sq.).

    Итак, если полученные сведения прибавить к уже известным и использовавшимся многочисленным данным о военных экспедициях, посольствах и брачных связях, русских паломниках и византийцах, отправлявшихся на Русь, актах упоминаемых в различных нарративных источниках, касающихся русско-византийских связей, то получится картина интенсивных взаимоотношений древнерусских княжеств с Византией на протяжении всего XII и начала XIII в. Конечно, необходима конкретизация и уточнение полученных данных, но можно сказать, что политические связи двух государств не ослабевали в XII в., как считалось ранее.